Время – убийца - Страница 105

105

Лизабетта посмотрела налево и взглядом, не терпящим возражений, пригласила Пальму присоединиться.

Здесь лежит ее муж.

Три женщины сделали последние шаги, бережно поддерживая друг друга.

Идея примирить Пальму и Сперанцу хотя бы на время церемонии пришла Лизабетте в голову накануне, и она обдумывала ее всю ночь, зная, что сумеет.

Три ветки одновременно полетели вниз и мягко опустились на полированную крышку, как будто дубовый гроб вдруг ожил, расцвел, зазеленел и, если бы его оставили в земле, а не запирали в мраморный шкаф, следующей весной доски превратились бы в ствол, пустили корни, дали желуди, а скопы свили бы гнезда.

Следом подошли Клотильда и Орсю. Судьба воссоединила брата и сестру, усовестившись, что сделала их сиротами. У них была одна ветка на двоих, и Орсю держал ее здоровой правой рукой, а Клотильда – левой. Так влюбленные переплетают пальцы, довольствуясь одним цветком.

Ветки с листьями цвета мха, нефрита, лишайников, опалового стекла ложились друг на друга, бросая вызов всем оттенкам синего Средиземного моря и красным скалам полуострова Ревеллата.

Лизабетта смотрела на дорогих сердцу людей, чья история переплелась с ее историей.

Безутешная Аника долго не отходила от могилы. Накануне на этом же кладбище она похоронила мужа. Народу было раз в десять меньше. Лизабетта долго с ней говорила, посоветовала остаться, не бросать «Эпрокт». Она подумает, подумает…

Мария-Кьяра Джордано была очень хороша и выглядела респектабельно в черном платье (вырез прикрыт кружевом) и темных очках. Ее сопровождали два телохранителя.

Франк бросил ветку и быстро отошел, чтобы не мешать Валентине. Девочка не плакала. Она застыла на краю могилы и смотрела на гроб, словно пыталась разглядеть свое прошлое. Отцу пришлось увести ее чуть ли не силой.

Последними прощались Аурелия и Чезаре Гарсия. Сержант был единственным, кого избавили от ожидания в Арканю, участия в похоронной процессии и подъема к мавзолею, но его темная рубашка все равно промокла от пота.

Аурелия отпустила руку отца, улыбнулась Лизабетте и перевела взгляд на море.

На кладбище собрались все.

Отказался прийти только Наталь.

Толпа постепенно расходилась. Клотильда крепко обняла бабушку и пошла к скамейке, на которой сидела Пальма. Несмотря на жару, она накинула на плечи шелковую черную шаль в цветках шиповника. Валентина была рядом, писала кому-то сообщение и думала, что, сидя в заточении, бабушка вряд ли могла узнать о таком потрясающем изобретении, как сотовая связь.

«Мама многого не знает о своей матери, но у них впереди уйма времени, чтобы приручить друг друга. Хотя будет нелегко…»

Обретя свободу, Пальма почти ничего не рассказывала, больше молчала и слушала. Все происходило слишком быстро. Ей было шестьдесят восемь лет, свет, шум, волнение, вопросы утомили ее. Нужно было запомнить столько имен, столько фамилий!

Пальма путалась, забывала, принимала внучку за дочь, как будто время замедлило ход и Клотильда не изменилась.

Но стала похожа на нее.

А той было все равно. В ее душе поселился покой.

– Он… ушел, – сказала Пальма.

«Это она о Кассаню?»

Нет, не о старике. Взгляд ее матери был прикован к маяку, от которого уходил «Арион». За штурвалом угадывалась фигура Наталя Анжели.

– Он… ушел, – повторила Пальма.

Впервые за последние дни она произнесла почти монолог:

– Я много… думала о нем… Мне… было… сорок… когда я попала… в темную комнату… Я была… красивой женщиной… В доме висело зеркало… я заставила себя забыть… Наталя… и больше всего боялась… что он снова… меня увидит… Время жестоко… и несправедливо… к женщинам… Мужчина… пятидесяти пяти лет… не может… любить… семидесятилетнюю… женщину…

Клотильда промолчала.

Сказать было нечего.

Она смотрела и не могла насмотреться на чудесную, самую любимую на свете панораму: Крест австрияков на вершине Капу ди а Вета, цитадель Кальви, «Эпрокт», пляжи де л'Альга и Ошелучча, развалины комплекса «Скала и Море», маяк де ла Ревеллата.

– Смотри, мама, – позвала Валентина, оторвавшись наконец от мобильника.

– Куда?

– В море, сразу за маяком.

Клотильда ничего не увидела.

– На траверзе «Ариона». Четыре черные точки.

Клотильда и Пальма прищурились, вглядываясь.

– Это они, мама! Орофин, Идриль, Галдор и Татиэ. Твои дельфины!

Клотильда изумилась, не понимая, откуда дочери известны эти имена, но тут же сообразила: дневник! Девочка прочла его в «фуэго».

– Я почти уверена, мама! Ничего удивительного, они узнали «Арион».

Могла ли Валу, всегда такая серьезная и рассудительная, нафантазировать подобное?

– Дельфины живут больше пятидесяти лет, – горячилась Валентина, – и у них потрясающая память. Вспомни, мама, что говорили в одном фильме: «Такой длинной любовной памяти нет ни у одного млекопитающего. Они способны узнавать партнеров по голосу через двадцать лет после разлуки».

Как Клотильда ни старалась, не заметила ни одного плавника.

– Ты опоздала, – упрекнула ее Валу. – Они ушли.

Неужели девочка научилась блефовать, прочитав дневник? Валу продолжила, глядя на скалы, нависающие над пляжем Ошелучча, и изображая полную невозмутимость:

– Что теперь будет с развалинами «Скалы и Моря»?

– Не знаю, детка, наверное, останутся тут навсегда.

– Жалко…

– Почему?

Валентина повернула голову к склепу и начала читать имена своих предков, которых триста лет хоронили на острове.

– Жалко, что моя фамилия не Идрисси.

Долгую паузу нарушила Пальма:

– Что… бы… ты… стала… делать… с этой… фамилией?

105